Хайд рассказал об апатии, о дневных галлюцинациях и о том, что препараты, по его мнению, не только не облегчали симптомы, но и действовали во вред.

– Признаться, иной мир, который создают в моем сознании эти припадки, и населяющие его персонажи весьма реалистичны. У меня даже нет уверенности, что те двое мужчин, следившие за мной, были из плоти и крови. Видели бы вы лица моих подчиненных, когда я выскочил на улицу в погоне за призраком! На меня таращились, как на умалишенного… К тому же, вероятно, уже распространились слухи о моей дружбе с Сэмюэлом.

Келли Бёрр некоторое время молчала, обдумывая услышанное от Хайда. На улице между тем стемнело, и она встала, чтобы зажечь керосиновую лампу на столе. Когда она снова уселась, неяркий свет подчеркнул медовый тон ее кожи, и Хайд подумал, как ей, ребенку от смешанного брака, должно быть, тяжело приходилось в жизни. А уж выбрать себе профессию в той области, куда представительниц ее пола предпочитали не пускать, требовало невероятной внутренней силы и решимости. Он поймал себя на том, что понимает ее воинственность, постоянную готовность противостоять нападкам, и неподдельно ею восхищается. И еще подумал, что она поразительно, изысканно красива и вызывает в нем чувства, склонность к которым он всегда пытался отрицать.

– Почему вы пришли с этим рассказом именно ко мне? – спросила Келли наконец.

Хайд вздохнул:

– Мне нужна помощь. Помощь человека, который способен во всем этом разобраться. Я просто подумал… подумал, что вы меня поймете. Вы говорили, что питаете интерес к фармакологии, и я надеялся, у вас возникнут какие-нибудь предположения насчет состава препаратов, которыми меня лечил Сэмюэл.

– В том-то и дело, что нет – покачала головой Келли. – Не могу себе представить, из чего он готовил для вас микстуру. У вас не бывает тонико-клонических припадков, а значит, нет нужды в противосудорожных средствах, таких как бромистый калий. Могу лишь догадываться, что доктор Портеус назначил вам некое экспериментальное лечение.

– Вот и я пришел к такому выводу. – кивнул Хайд. – Это одна из причин, по которым я перестал принимать медикаменты Сэмюэла. Боялся, что я для него не пациент, а лабораторная морская свинка. Сэмюэл был невероятно честолюбивым человеком и завидовал достижениям коллег. Если бы нужно было назвать его недостатки, я бы сказал, что это тщеславие и непомерные амбиции. Но до некоторых пор я не знал, что он болен сифилисом в латентной стадии; видимо, он понимал, что должен спешить, если хочет чего-то добиться в науке.

Келли приняла эти слова все с той же невозмутимостью и опять задумалась на несколько секунд.

– Доктор Портеус дал объяснение вашим симптомам? – спросила она наконец.

– Именно это и было поводом к нашей ссоре – Сэмюэл всегда отделывался от меня общими фразами. Но в тот раз он все же высказал предположение, что причиной моей болезни может быть опухоль, а симптомы усугубляются, потому что она растет.

– Прекратив принимать его препараты, вы почувствовали разницу? Состояние ухудшилось или улучшилось?

– Скорее улучшилось. С тех пор как я отказался от микстуры и пилюль, у меня ни разу не было ночного галлюцинаторного приступа. Но я бы не сказал, что это так уж необычно – до начала лечения между подобными приступами у меня порой проходили недели.

– Когда у вас начались абсансы? В каком возрасте?

– Впервые это случилось лет в десять или в одиннадцать.

– Тогда, я думаю, весьма маловероятно, что симптомы вызваны опухолью, злокачественной или доброкачественной. И я, честно говоря, не понимаю, почему доктор Портеус выдвинул такое предположение, если только…

– Что?

– Врачи часто используют этот трюк, к моему сожалению: они пытаются убедить чересчур любознательных пациентов, что ответы, которые те ищут, слишком страшны, поэтому лучше не задавать лишних вопросов.

– Сэмюэл определенно занервничал, когда я стал эти лишние вопросы настойчиво задавать.

Келли опять задумалась на пару секунд, потом встала, взяла со стола блокнот, перьевую ручку и обернулась к Хайду:

– Я хочу, чтобы вы более подробно рассказали мне о своих эпилептических припадках, странных ночных кошмарах и обо всем, что вам говорил по поводу вашего расстройства доктор Портеус…

Хайд покидал дом Келли Бёрр в приподнятом настроении. Она была с ним добра, терпелива и внимательна – выслушала, утешила, приободрила. Он поделился с ней своими самыми потаенными страхами, признался в скрытом ото всех недуге и даже пожаловался, что особенная внешность обрекает его на одиночество. В ответ на свою откровенность он почувствовал, что защитные барьеры, выстроенные Келли, рухнули. Между ними установилось молчаливое взаимопонимание, какое порой возникает между двумя людьми, если каждый из них распознаёт в другом природу отверженного. Хайд даже льстил себя надеждой, что в Келли проснулась симпатия к нему.

Главное, он перестал ощущать себя брошенным один на один с недугом, и в расследовании того, что случилось с Сэмюэлом Портеусом, теперь тоже был не одинок. Хайд не утаил от Келли свои ночные эпилептические приступы, вызывавшие у него провалы в памяти, и признался в опасениях, что в эти периоды времени он совершает какие-то преступления или дурные поступки, о которых не помнит. Келли Бёрр разделяла мнение Портеуса насчет того, что никто в бессознательном состоянии не способен сделать то, на что не решился бы в здравом уме и твердой памяти.

Был ранний осенний вечер, и зима уже возвещала о своем приближении, цепляясь темными пальцами за дни и угрожая длинными ночами. Такие вечера особенно удручали Хайда в первое время после возвращения из Индии: после ослепительно ярких, пестрых, полных жизни индийских ландшафтов трудно было привыкнуть к тусклой меланхолии и приглушенным тонам эдинбургской зимы.

Капитан решил прогуляться до перекрестка и нанять кэб. Шагнув на мостовую, чтобы перейти дорогу, он бросил взгляд вдоль улицы, в ту сторону, откуда пришел.

И увидел. По тротуару, метрах в пятидесяти от него, шагал мужчина – непринужденно, без спешки, не пытаясь ни от кого скрываться. В его поведении не было ничего странного: идет себе человек и идет по какому-то не слишком важному делу.

Но Хайд его узнал. Это был тот мужчина, которого он видел из окна кабинета на краю Торфикенской площади.

Сердце гулко забухало в груди – не от страха перед преследователем, а от живейшего опасения, что он, Хайд, сошел с ума и эта фигура, казавшаяся столь убедительно настоящей, земной, правдоподобной, на самом деле состоит из той же эфемерной субстанции, что и призрак Мэри Пейтон.

Хайд рысцой пересек дорогу и резко свернул в тесный